Неточные совпадения
— А критикуют у нас от конфуза
пред Европой, от самолюбия, от неумения жить по-русски.
Господину Герцену хотелось Вольтером быть, ну и у других критиков — у каждого
своя мечта. Возьмите лепешечку, на вишневом соке замешена; домохозяйка моя — неистощимой изобретательности по части печева, — талант!
Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь
свою на сей земле и души их становятся
пред Господом — и сколь многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет.
Слышал я потом слова насмешников и хулителей, слова гордые: как это мог
Господь отдать любимого из святых
своих на потеху диаволу, отнять от него детей, поразить его самого болезнью и язвами так, что черепком счищал с себя гной
своих ран, и для чего: чтобы только похвалиться
пред сатаной: «Вот что, дескать, может вытерпеть святой мой ради меня!» Но в том и великое, что тут тайна, — что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе.
Кричат и секунданты, особенно мой: «Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить; если бы только я это знал!» Стал я тут
пред ними
пред всеми и уже не смеюсь: «
Господа мои, говорю, неужели так теперь для нашего времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся в
своей глупости и повинился, в чем сам виноват, публично?» — «Да не на барьере же», — кричит мой секундант опять.
Правда, в ту пору он у нас слишком уж даже выделанно напрашивался на
свою роль шута, любил выскакивать и веселить
господ, с видимым равенством конечно, но на деле совершенным
пред ними хамом.
Видя во всем толикую превратность, от слабости моей и коварства министров моих проистекшую, видя, что нежность моя обращалася на жену, ищущую в любви моей удовлетворения
своего только тщеславия и внешность только
свою на услаждение мое устрояющую, когда сердце ее ощущало ко мне отвращение, — возревел я яростию гнева: — Недостойные преступники, злодеи! вещайте, почто во зло употребили доверенность
господа вашего? предстаньте ныне
пред судию вашего.
В вашем доме этот
господин губернатор… когда вы разговаривали с ним о разных ваших упущениях при постройке дома, он как бы больше шутил с вами, находя все это, вероятно, вздором, пустяками, — и в то же время меня, человека неповинного ни в чем и только исполнившего честно
свой долг,
предает суду; с таким бесстыдством поступать в общественной деятельности можно только в азиатских государствах!
Стоит, сударь, он однажды в келье на молитве, и многие слезы о прегрешениях
своих пред господом проливает.
— Охлажденье, сударь, к нему имеют… большое охлажденье против прежнего, — отвечал успокоительным тоном Григорий Васильев, — вот уж года четыре мы это замечаем; только и говорят
своим горничным девицам: «Ах, говорят, милые мои, как бы я желала выйти замуж!» Барышня, батюшка, умная, по политике тонкая, все, может быть, по чувствительной душе
своей почувствовали, какой оне
пред господом творцом-создателем грех имеют.
Объявляю заранее: я преклоняюсь
пред величием гения; но к чему же эти
господа наши гении в конце
своих славных лет поступают иногда совершенно как маленькие мальчики?
О
господине Ставрогине вся главная речь впереди; но теперь отмечу, ради курьеза, что из всех впечатлений его, за всё время, проведенное им в нашем городе, всего резче отпечаталась в его памяти невзрачная и чуть не подленькая фигурка губернского чиновничишка, ревнивца и семейного грубого деспота, скряги и процентщика, запиравшего остатки от обеда и огарки на ключ, и в то же время яростного сектатора бог знает какой будущей «социальной гармонии», упивавшегося по ночам восторгами
пред фантастическими картинами будущей фаланстеры, в ближайшее осуществление которой в России и в нашей губернии он верил как в
свое собственное существование.
Проникнутый гуманною и высокою целью… несмотря на
свой вид… тою самою целью, которая соединила нас всех… отереть слезы бедных образованных девушек нашей губернии… этот
господин, то есть я хочу сказать этот здешний поэт… при желании сохранить инкогнито… очень желал бы видеть
свое стихотворение прочитанным
пред началом бала… то есть я хотел сказать — чтения.
— Это ты никогда не смеешь меня чтобы допрашивать.
Господин Ставрогин как есть в удивлении
пред тобою стоит и ниже пожеланием
своим участвовал, не только распоряжением каким али деньгами. Ты меня дерзнул.
И тогда все сотни и тысячи избиенных тобою, все сонмы мужей и жен, младенцев и старцев, все, кого ты погубил и измучил, все предстанут
пред господом, вопия на тебя, мучителя
своего!
— Да и, конечно, не огорчаюсь, — ответил Ахилла. — Мало будто вы в
свою жизнь наслужились
пред господом!
И еще велел всем вам поклониться
господин Термосесов; он встретился со мной в городе: катит куда-то шибко и говорит: «Ах, постой, говорит, пожалуйста, дьякон, здесь у ворот: я тебе штучку сейчас вынесу: ваша почтмейстерша с дочерьми мне
пред отъездом
свой альбом навязала, чтоб им стихи написать, я его завез, да и назад переслать не с кем.
— Итак,
господа, вперед! Бодрость и смелость! Вы знаете мою мысль, я знаю вашу готовность! Если мы соединим то и другое, а главное, если дадим нашим усилиям надлежащее направление, то, будьте уверены, ни зависть, ни неблагонамеренность не осмелятся уязвить нас
своим жалом, я же, с
своей стороны, во всякое время готов буду ходатайствовать о достойнейших
пред высшим начальством. Прощайте,
господа! не смею удерживать вас посреди ваших полезных занятий. До свидания!
— Женат! — вскричал Палицын. Он посмотрел молча на Юрия и повторил с негодованием: — Женат! Для чего же ты обманул меня, несчастный? И ты дерзнул в храме божием,
пред лицом
господа твоего, осквернить
свои уста лукавством и неправдою!.. Ах, Юрий Дмитрич, что ты сделал!
— Я исполню долг
свой, Козьма Минич, — отвечал Юрий. — Я не могу поднять оружия на того, кому клялся в верности; но никогда руки мои не обагрятся кровию единоверцев; и если междоусобная война неизбежна, то… — Тут Милославский остановился, глаза его заблистали… — Да! — продолжал он. — Я дал обет служить верой и правдой Владиславу; но есть еще клятва,
пред которой ничто все обещания и клятвы земные… Так! сам
господь ниспослал мне эту мысль: она оживила мою душу!..
И сказала Девора: хорошо, пойду с тобой, но не тебе будет слава на сем пути, а в руки женщины
предаст Господь врага народа
своего.
Он обернулся и увидел
пред собою двух
своих сослуживцев-товарищей, тех самых, с которыми встретился утром на Литейной, — ребят еще весьма молодых и по летам и по чину. Герой наш был с ними ни то ни се, ни в дружбе, ни в открытой вражде. Разумеется, соблюдалось приличие с обеих сторон; дальнейшего же сближения не было, да и быть не могло. Встреча в настоящее время была крайне неприятна
господину Голядкину. Он немного поморщился и на минутку смешался.
По-видимому, Крестьян Иванович нисколько не ожидал, да и не желал видеть
пред собою
господина Голядкина, потому что он вдруг на мгновение смутился и невольно выразил на лице
своем какую-то странную, даже, можно сказать, недовольную мину.
Вижу — у каждого
свой бог, и каждый бог не многим выше и красивее слуги и носителя
своего. Давит это меня. Не бога ищет человек, а забвения скорби
своей. Вытесняет горе отовсюду человека, и уходит он от себя самого, хочет избежать деяния, боится участия
своего в жизни и всё ищет тихий угол, где бы скрыть себя. И уже чувствую в людях не святую тревогу богоискания, но лишь страх
пред лицом жизни, не стремление к радости о
господе, а заботу — как избыть печаль?
Бурмистр. Прозубоскалишься, погоди маненько… (Обращаясь к мужикам.) Я, теперича,
господа мужички почтенные, позвал вас сюда, так как мне тоже одному с этим человеком делать нечего; на ваш, значит, суд и расправу
предаю его, так вы то и заведомо
свое имейте!
А когда он зрит
пред собою изображенную небесную славу, то он помышляет вышний проспект жизненности и понимает, как надо этой цели достигать, потому что тут оно все просто и вразумительно: вымоли человек первее всего душе
своей дар страха божия, она сейчас и пойдет облегченная со ступени на ступень, с каждым шагом усвояя себе преизбытки вышних даров, и в те поры человеку и деньги и вся слава земная при молитве кажутся не иначе как мерзость
пред господом.
Господа, довольно я
пред вами в
своем рассказе открыто себя малодушником признавал, как в то время, когда покойного отрока Левонтия на земле бросил, а сам на древо вскочил, но ей-право, говорю вам, что я бы тут не испугался весла и от дяди Луки бы не отступил, но… угодно вам — верьте, не угодно — нет, а только в это мгновение не успел я имя Левонтия вспомнить, как промежду им и мною во тьме обрисовался отрок Левонтий и рукой погрозил.
Владимир Иваныч. Непременно-с это было, потому что граф очень любил Янсона и вдруг ни с того, ни с сего возненавидел его!.. Ту же самую маску
господин Андашевский, вероятно, носил и
пред Марьей Сергеевной: пока та была молода, недурна собой, — женщина она с обеспеченным состоянием и поэтому денег от него не требовала, — он клялся ей в
своей любви и верности, а теперь себе, вероятно, приискал в невесты какую-нибудь другую дуру с огромным состоянием или с большими связями.
При таком-то настроении ее сердца, летом, на даче в Кунцове, застает ее действие повести. В короткий промежуток времени являются
пред нею три человека, из которых один привлекает к себе всю ее душу. Тут есть, впрочем, и четвертый, эпизодически введенный, но тоже не лишний
господин, которого мы тоже будем считать. Трое из этих
господ — русские, четвертый — болгар, и в нем-то нашла
свой идеал Елена. Посмотрим на всех этих
господ.
Всевышний бог, как водится, потом
Признал
своим еврейской девы сына,
Но Гавриил (завидная судьбина!)
Не преставал являться ей тайком;
Как многие, Иосиф был утешен,
Он
пред женой попрежнему безгрешен,
Христа любил как сына
своего,
За то
господь и наградил его!
Но простер
Господь десницу
свою, и
пред малым числом благоверных воев врознь побежали орды не знающих Бога.
Я, убогая, говорила тогда: «Потерпите, други любезные, потерпите самое малое время, явит
Господь благодать
свою, не
предайте слуха словесам мятежным…» И по милости Господней удержала…
Господь накануне
Своих страданий преобразился
пред Своими учениками, явил им славу
Свою.
— Не испытывай, Степанушка, судеб Божиих, — сказал Пахом. — Не искушай
Господа праздными и неразумными мыслями и словесами. Он, милостивый, лучше нас с тобой знает, что делает. Звезды небесные, песок морской, пожалуй, сосчитаешь, а дел его во веки веков не постигнешь, мой миленький. Потому и надо
предать себя и всех
своих святой его воле. К худу свят дух не приведет, все он творит к душевной пользе избрáнных людей, некупленных первенцев Богу и агнцу.
«Ведай, Флена Васильевна, что ты мне не токмо дщерь о
Господе, но и по плоти родная дочь. Моли Бога о грешной твоей матери, а покрыет он, Пресвятый,
своим милосердием прегрешения ея вольные и невольные, явные и тайные. Родителя твоего имени не поведаю, нет тебе в том никакой надобности. Сохрани тайну в сердце
своем, никому никогда ее не повеждь.
Господом Богом в том заклинаю тебя. А записку сию тем же часом, как прочитаешь, огню
предай».
Все из книг узнал и все воочию видел Герасим, обо всем горячий искатель истины сто раз передумал, а правой спасительной веры так-таки и не нашел. Везде заблужденье, всюду антихрист… И запала ему на душу тяжелая дума: «Нет, видно, больше истинной веры, все, видно, растлено прелестью врага Божия. Покинул
свой мир
Господь вседержитель,
предал его во власть сатаны…» И в душевном отчаянье, в злобе и ненависти покинул он странство…
И когда Горданов в большом затруднении расхаживал по
своей комнате, его еще более изумило то странное обстоятельство, что
пред самыми сумерками
господин Ворошилов, незванный, непрошенный, явился его навестить.
«Понеже
господин майор князь Тростенский в европейских христианских государствах науке воинских дел довольно обучался и у высоких потентатов при наших резидентах не малое время находился, ныне же во время преславной, богом дарованной нам над свей-ским королем виктории великую храбрость
пред нашими очами показал, того ради изволь выдать за него в замужество
свою внуку, и тем делом прошу поспешить. А дело то и вас всех поручаю в милость всевышнего».
Вскоре пришло и второе письмо, в котором Дарья Васильевна уже прямо хвасталась
пред сыном
своею близостью к княгине Святозаровой: «Взяла она меня, старуху, к себе в дружество, — писала она и в доказательство приводила то обстоятельство, что княгиня поведала ей, что “она четвертый месяц как беременна”. — Как она, голубушка, радуется, сына-то у ней муж-изверг отнял,
Господь же милосердный посылает ей другое детище, как утешение», — кончала это письмо Дарья Васильевна.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторою афектированною небрежностью, имеющею целью показать, что он, как высоко образованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в
своем кругу немцы), macht sich ganz bequem», [Старый
господин покойно устроился,] подумал Вольцоген, и, строго взглянув на тарелки, стоявшие
пред Кутузовым, начал докладывать старому
господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
Однако, как говорится в писании: «
Господь был со мною», ибо хотя я вступил в
свою должность совсем к оной воспитанием не приуготовленный, но, желая
предать себя на служение добрым людям, которых обижают злодии, я скоро стал на
своем месте так не худший от прочих, що, ей-богу, просты люди меня обожали и мною даже хвалились.